|
|
| Борисенко К. П., к.т.н., профессор, ректор СПбГМТУ с 1999 по 2013 год / Фото: Корабел.ру |
– Константин Петрович, сегодняшние абитуриенты отличаются от тех, что были десять-двадцать лет назад?
– Знаете, я уже проработал в вузе более полувека. Значительную часть из них абитуриентами и занимался. На моих глазах происходило снижение уровня подготовки школьников. Могу сказать, что если бы абитуриентам дали те задания, которые приходилось выполнять при поступлении в вуз мне, мы бы вообще никого не взяли. Уровень подготовки в школах, особенно после введения ЕГЭ, резко упал. Вплоть до того, что мне в своем предмете приходится определенные разделы по математике и физике читать студентам дополнительно, чтобы ликвидировать пробелы в школьной подготовке.
– Первый курс института гораздо сложнее учебы в школе, и подтягивать в это время школьные хвосты – почти нереально…
– А как вы будете учиться на первом курсе, если у вас серьезные проблемы в школьных знаниях? Приходится тратить на это время. Мы выделяли дополнительные часы математикам и физикам, чтобы они ликвидировали школьные пробелы. А когда появился ЕГЭ, преподавание в школе принципиально изменилось, в старших классах стали просто натаскивать на тесты, которые публиковались в предыдущем году. Это совершенно иной способ обучения.
– Ни один из представителей технических вузов, с кем довелось обсуждать ЕГЭ, не назвал его плюсом для нашего образования…
– Да, ЕГЭ – это минус.
– При этом он продолжает существовать. Многие этого не понимают…
– Мне это тоже непонятно. Я часто участвую на собраниях по состоянию высшей школы. Там говорят, что ЕГЭ нам просто жить мешает, потому что заставляет натаскивать людей на тесты. Школьники перестают мыслить и применять те знания, которые должны. После того, как мы включились в Болонский процесс, в этом отношении все пошло кувырком.
Это касается не только ЕГЭ, но и двухуровневой системы подготовки – бакалавр-магистр. Это все в совокупности давно и серьезно обсуждается. С того момента, как появились бакалавры и магистры, мы выступаем за сохранение подготовки специалистов. Настоящего корабела за четыре года подготовить невозможно. Бакалавр готовится четыре года, но это практически техник. Раньше у нас была система подготовки: ПТУ, техникумы, вузы. Корабелов в прежние годы мы готовили 5,5 лет. Потом нам полгода отрезали, следом появились бакалавры и магистры, а за ними ЕГЭ. Всё это не самым лучшим образом сказывается на тех, кого мы готовим.
Присоединяясь к Болонской системе мы рассчитывали, что наши студенты получат возможность ездить за границу, проходить там основательные циклы лекций и курсов, а оказалось, что для нас это совершенно неприемлемо. Кто поедет учиться на год и куда? Как это все выстроить? Все это не прижилось в итоге, а работающая система, которая у нас была, поломалась.
– Наши нынешние выпускники востребованы глобальным рынком? И как у них обстоят дела с английским языком?
– С английским дела по-прежнему не ахти. Проблема остается. Все компьютерные программы идут на английском, поэтому какая-то терминология студентам известна. Но технического и разговорного языка не хватает.
– Количество часов изменилось?
– Нет. Язык все-таки не в вузе учить надо, а в школе. Знают язык только те, с кем родители этим занимаются дополнительно. А так со второго класса человек учит язык, выходит из школы и ничего не знает. И поэтому в вузе за те годы, которые у нас есть, его ничему не научат. В вузе изучение иностранного языка направлено на овладение специальной корабельной терминологии.
– А английский вообще-то нужен?
– Если вы хотите серьезно заниматься профессией, нужен обязательно. Сегодня много технической литературы на английском языке. Языки программирования, математическое обеспечение – все идет на английском, и это надо знать. Ребята как-то подтягиваются в узкой области на работе, но проблема остается.
Что касается востребованности наших выпускников: да, они востребованы и на международном рынке тоже, если его можно таковым назвать. Несмотря на то, что мы выпускаем бакалавров и магистров, подготовка остается неплохой, особенно если люди учатся по системе специалитетов, то есть в течение пяти лет. Проблема в том, что по ключевым специальностям необходимо системное обучение от пяти лет. А лучше – пяти с половиной. Пять лет на нормальное обучение и полгода на практику и дипломное проектирование. Но, к сожалению, такого нет. Возможно, это объясняется тем, что денег нет. Во всяком случае, мы стараемся получить как можно больше возможностей готовить людей по ключевым специальностям.
– Вы говорите, денег не хватает…
– А как это еще можно объяснить? Четыре года – это ведь не пять лет. На подготовку требуется меньше финансовых затрат. Хотел бы и еще одну вещь отметить. Переход на подготовку бакалавров и магистров привел к такому моменту: психологически выпускники школ тянутся туда, где можно быстрее получить образование. Согласитесь, легче проучиться четыре года, чем пять с половиной. И возникает тенденция: зачем учиться на специалитете, если я могу стать бакалавром за четыре года. Это плохо.
– Молодежь во всем мире сегодня не очень стремится грызть гранит точных наук. В Германии, например, многие бросают технические вузы…
– Я тоже могу отметить такую тенденцию. Сегодня проще пойти в бармены: уровень зарплаты выше и голову ломать не надо над решением сложных технических задач. Наше образование лучше в этом отношении, чем западное. В свое время в Корабелке у нас был так называемый среднетехнический факультет.
– Он работает и сегодня…
– Не совсем так. Дело в том, что мы брали ребят после восьмого класса и рассчитывали, что потом, после окончания двух курсов, разделим их на тех, кто пойдет в вуз, и тех, кто будет заканчивать обучение по программе техникумов. У нас ничего не получилось, потому что практически все ребята уходили в университет. К чему это я? В то время мы поддерживали связь с немецкими коллегами и возили ребят со среднетехнического факультета в Бремен, Гамбург. Они жили в немецких семьях и посещали уроки математики в немецкой школе. И наши ребята выходили оттуда такие гордые собой, говорили, что немцы вообще ничего не знают. Это подтверждает, что образование у нас было хорошим, и его не нужно было портить.
– Вернуться к этой системе можно?
– Можно. Необходимо отменить ЕГЭ и перейти к нормальному способу обучения – с выпускными экзаменами в школе и вступительными экзаменами в вуз.
– В подтверждение ваших слов могу сказать, что выпускники Корабелки и других советских вузов, не раз отмечали, что их уровень образования позволял достаточно легко влиться в зарубежные компании.
– Совершенно верно. Кстати, западные коллеги возвращаются к системе инженерного образования, которая была у нас. Считают, что она лучшая.
– Какие отраслевые учебные заведения в мире стоит выделить?
– Университетов очень много. Американские – с огромными деньгами, со спонсорами, английские. Не сказал бы, что в тех университетах, в которых я бывал, подготовка выше. Она примерно такая же. Просто у них больше различных технических возможностей, связанных с оснащением учебного процесса лабораториями. Нам этого не хватает.
– Есть мнение, что российскую и западную инженерную школу отличает время принятия решения. Там их принимают быстрее, пусть иногда и в ущерб качеству.
– С точки зрения внедрения инноваций, у нас все идет медленнее и труднее, чем на Западе. Там есть много венчурного капитала рискованного, есть люди, которые вкладываются в разработку разных идей. Если из десяти идей реализуется одна – это уже неплохо. У нас таких возможностей, чтобы поддержать подобного рода идеи, – нет. Поэтому у нас все помедленнее в этом отношении идет. И куча патентов на изобретения остаются в тени.
– Были времена, когда лекции в Корабелке читали такие авторитеты, как профессор Ашик, Короткин, Войткунский, находившиеся на пике своей научной карьеры. Сегодня подобное возможно?
– Конечно. У нас работают авторитетные ученые и все время работали, практически все генеральные конструкторы вели занятия – Александров, Юхнин, Шляхтенко. Можно многих людей назвать, которые у нас работают. Валентин Михайлович Пашин, например, возглавлял кафедру, пока не умер. И сегодня в университете есть ведущие специалисты из КБ, НИИ и заводов.
– Какой из отраслевых НИИ сегодня в состоянии предложить новые прорывные решения?
– 30-40 лет назад научная жизнь серьезно бурлила. Потом был провал, который объясняется понятными причинами – перестройкой, развалом Союза, отсутствием финансирования. Заводы практически останавливались. Наше судостроение в основном работает на военный флот, только в последнее время появились предприятия, которые исполняют серьезные гражданские заказы. Долгое время заказов не было, люди разбегались в разные стороны. Сейчас ситуация коренным образом изменилась. Новая жизнь началась во многих ведущих организациях: "Рубине", "Малахите", на заводах в Северодвинске, "Адмиралтейских верфях". Пришли деньги, появились заказы, люди начали работать и выдавать кучу интереснейших идей.
– Александров, насколько известно, любил водить студентов на верфь, показывать вживую все технологические процессы. Сегодня роль практической части обучения уменьшается?
– Сейчас меньше возможности отправлять студентов на практику. Это тоже изменения, которые пришли в болонский период. Поработать на предприятии - важнейшая составляющая обучения. Подготовка диплома должна проходить на тех предприятиях, на которые ученики пойдут работать в будущем. Это важная составляющая. Без нее никак.
– Каковы причины того, что мы не можем строить суда так же, как корейцы и китайцы?
– Почему не можем? Мы также строим, у нас есть такая верфь на Дальнем Востоке – "Звезда".
– Я имею в виду высокую себестоимость наших судов.
– Наша судостроительная отрасль с давних времен нацелена на военное судостроение. У нас вуз как назывался? Ленинградский кораблестроительный институт. Так вот корабль – это судно, предназначенное для решения боевых задач и оснащенное соответствующей боевой техникой. Мы гражданские суда (пассажирские, речные) заказывали за границей. Танкерным строительством мы тоже не занимались, потому что у нас в приоритете была трубопроводная передача и нефти, и газа.
"Звезду" построили только несколько лет назад. У нас не было больших мест для строительства танкеров, как у Китая, Кореи, а сейчас еще и Японии. В таком флоте не было особой нужды. Когда она появилась – возникла и верфь. Думаю, в этом отношении будет сделано что-то еще. А строить так, как корейцы и японцы – а что там строить? Главное, наладить технологический процесс, позволяющий сваривать между собой секции. Для этого нужны большие площади, краны большой грузоподъемностм, чтобы большие секции прислонять друг ко другу и автоматически сваривать. Ничего хитрого в этом нет. Производство достаточно простое, но емкое, требует больших площадей, построечных мест, чего у нас не было.
– Когда началась программа "Квоты под киль", верфи сказали, что быстренько все построят, но никто быстренько построить ничего не смог.
– Пробовали строить. Даже на Северном машиностроительном предприятии поперек построечного места для подводных лодок выстраивали места для небольших рыболовецких судов. Норвежцы заказывали. Но это все экзотика для наших заводов, предназначенных для других целей.
– Валентин Пашин говорил, что строить суда и корабли на одном заводе сложно, потому что задачи, которые решает гражданская верфь и военный завод – разные.
– Совершенно верно. Именно это я и хочу подчеркнуть. Разные задачи, технологии. Военный корабль – наукоемкая и сложная продукция, сравнивать ее с танкерами глупо.
– У нас же всё время пытаются в одну телегу впрячь "коня и трепетную лань".
– Но сделали для танкеров все-таки "Звезду". Помните, был момент во время перестройки, когда всем велели изготавливать ширпотреб? Для судостроительных предприятий таким ширпотребом были суда гражданского назначения. Где-то получалось, например, на Балтийском заводе, а где-то не очень. Валентин Михайлович прав, это все разная продукция. Не нужно ее смешивать.
– Срыв сроков строительства рыбаков показал, что в отрасли недостаточно квалифицированных руководителей проекта. Насколько сложно научить студентов правильной организации управления подготовкой производства и самого производства?
– Это самая сложная задача.
– Финансирование вуза улучшилось в последние годы?
– Денег стали давать больше, безусловно.
– Это как-то способствует повышению уровня подготовки? Или обучение это процесс, для которого сначала нужно "накопить потенциал"?
– Накопить потенциал нужно обязательно, необходимо активно готовить следующее поколение преподавателей и у себя внутри, за счет работы аспирантуры, и привлекая ведущих специалистов из отрасли. А это во многом определяется уровнем заработной платы. Сейчас в нашем судостроении хорошая заработная плата, поэтому затащить кого-то работать в вуз, где меньше платят, удается, но в эксклюзивных случаях. В основном, все держатся за свои места на заводах. Люди, которым просто интересно работать со студентами, есть, но их нужно отыскивать.
– Студенческое КБ еще работает?
– Работаем, получаем гранты, призы разные. Сейчас стало работать проще, чем лет 10-15 назад.
– Грант – это серьезные деньги?
– 100-200 тысяч. На них сильно не размахнешься, но определенные вещи можно сделать, и ребят поддержать.
– Мы уже говорили про "Малую Корабелку". Несколько лет назад была история, связанная с её аккредитацией.
– Да, возникли сложности с аккредитацией из-за отсутствия стадиона, сейчас он есть. Среднетехнический факультет существует с 1989 года, но сегодня он превратился в обыкновенный колледж. В наших отношениях с Минобразования факультет всегда был камнем преткновения – бюрократы не могли понять, почему прием туда есть, а выпуска нет. Их не устраивало, что все ребята через два года демонстрировали высокий уровень подготовки и переводились в университет. Стадион – это мелкая деталь, ее можно было бы преодолеть. Но решили не нагнетать ситуацию и перешли на "нормальный" цикл: прием-выпуск. С моей точки зрения, прежняя система была продуктивнее.
– Дистанционное обучение, по вашему, это плюс или минус?
– В условиях пандемии оно было неизбежно. Но с точки зрения качества – это большой-большой минус. Студент должен общаться с преподавателем. Определенные вещи можно поставить на дистанционку.
– Какие, например?
– Какие-то контрольные работы, тестовые задания, которые можно сделать и передать преподавателю, чтобы он проверил. Хоть тут тоже есть определенные изъяны: поди разберись, сам студент это все решил или кто-то за него сделал. Но лекционный курс переводить на дистанционку – это точно никуда не годится.
– Как вы считаете, вуз должен стремиться к зарабатыванию денег или это не главная его задача?
– В тех условиях, в которых мы находились 15-20 лет назад, другого выхода и не было, вузу нужно было зарабатывать. Возникали разные внебюджетные формы обучения, дополнительные наборы. Зарабатывать деньги такой вуз, как наш, должен на науке. И мы, кстати, неплохо в этом отношении сейчас выглядим. Научный оборот сегодня превысил миллиард.
Где сегодня найти средства на университетскую науку? Нужно выиграть какой-то грант, что-то предложить, с кем-то заключить договоры. А в прежние времена заводы закладывали в смету постройки корабля расходы на ОКР и НИР. Это составляло ни много ни мало 3-5% от стоимости корабля. Предприятиям этим особо не хотелось заниматься, и деньги приходили к нам. Что-то у нас получалось в этом отношении. Потом опять был провал, потому что все это отменили. Пришлось все по-другому организовывать. Сейчас это стало получаться – появились и деньги, и люди, которые в этом заинтересованы. Объемы наших исследовательских работ выросли.
Если же говорить о коммерции в учебных делах, определенные вещи, наверное, имеют право быть. Желающих идти на платное инженерное обучение по каким-то причинам мало. Зарабатываем деньги на том, что готовим экономистов, юристов, социологов. Но, честно говоря, мне это не очень нравится.
– Как относитесь к системе распределения выпускников?
– Считаю, что распределение – замечательная вещь. Во-первых, государство затратило на вас деньги, и вы должны их в определенной степени отработать и вернуть. У студентов, с моей точки зрения, есть в этом отношении моральная обязанность. Во-вторых, распределение позволяет направлять кадры в те места, где они нужны. В-третьих, три года, которые нужно было отрабатывать раньше, тоже не просто так возникли. За это время человек приживается, привыкает к заводу или КБ, закрепляется там. Считаю, что возвращение системы распределения выпускников было бы правильным шагом.
– А как вы относитесь к целевикам? По большому счету, никого не волнует уровень их подготовки.
– В какой-то степени волнует. Но вы правы, это снижает уровень требовательности. Целевики – это те, кто просто не прошел по конкурсу. Изначально это менее подготовленный контингент. Но у них другие мотивы. Кто-то учится, кто-то не очень. Система распределения, с моей точки зрения, была бы более правильным решением.
– Мы говорили сегодня о том, что потеряло наше образование, а что за эти три десятилетия приобрела высшая школа?
– Определенную свободу с точки зрения организации учебного процесса. Но я бы не сказал, что в этом отношении что-то очень сильно изменилось.
– Судостроительная отрасль за последние годы серьезно обновила основные средства производства, инженерный и управленческий софт. Теперь "и ноты есть у нас, и инструменты есть", а знаем ли мы "как нам сесть"?
– Постепенно узнаем все-таки. Судостроительная корпорация пытается регулировать всю эту посадку и вносит положительный вклад в развитие судостроения. Всё зависит от них в этом плане. От того, как они работают.
– ОСК и создавалось, чтобы всех учить.
– Это сложный процесс. Не все директоры крупных компаний любят, когда их учат. Это непростой процесс.
– Есть у нас какие-то скрытые ресурсы, которые помогли бы активнее развиваться?
– Перспектив в этом отношении очень много. То, чем мы по-настоящему занимаемся, мы делаем нормально. У нас хороший ВМФ, эта задача решается. Сейчас начали с другими большими судами разбираться. Есть куча проблем, связанных с организацией перевозок по рекам, озерам и так далее. Мы же страна, в которой речных артерий огромное количество, а судов очень мало. Речные перевозки – они самые дешевые. В этом отношении можно выиграть в перспективе достаточно серьезные вещи. При сохранении того, что есть, нам нужно детальнее заниматься малым судостроением.
– Знаете, как научить школьников физике?
– Так, как учили раньше, по Пёрышкину. Физика ведь не изменилась: законы Ома, Архимеда остались, их не изменить. Нужно, чтобы в школе были высококвалифицированные учителя, чтобы открывались специализированные школы. Когда я был школьником, у нас было много специализированных физико-математических школ. Необходимо побольше таких школ делать. И, конечно, нужно возвращаться к классическому способу подготовки учеников.
